Застава на Якорном поле

Застава на Якорном поле
Иллюстрация Е. Медведева к первой публикации
Автор	Владислав Крапивин
Язык оригинала	русский
Дата написания	1988
Дата первой публикации	1989—1990
Издательство	Правда

«Застава на Якорном поле» — повесть Владислава Крапивина, третья в цикле «В глубине Великого Кристалла». Написана в 1988 году и напечатана в 1989—1990 годах в журнале «Пионер» с рисунками Е. Медведева, а в 1992 году вошла в одноимённый сборник, изданный в Екатеринбурге («Средне-Уральское книжное издательство») с иллюстрациями Е. Стерлиговой. Впоследствии неоднократно переиздавалась, а в 2005 году была опубликована во Франции. Действие происходит в мире будущего, в огромном процветающем мегаполисе. Мальчик Матвей Юлиус Радомир, по прозвищу Ёжики, обладающий сверхспособностями, привлекает внимание организации, представители которой хотят использовать необычных детей для достижения «всеобщего блага». Ёжики разлучают с мамой — для мальчика, как и для других таких детей, дело обставляется так, что она погибла — и изолируют в лицее-интернате. Ёжики, обладающий способностью генерировать защитное силовое поле, срывает преступные планы «благодетелей человечества» и в конце концов воссоединяется с мамой. Произведение сочетает утопические и антиутопические мотивы и содержательно связано с предыдущей частью цикла о Великом Кристалле, «Гуси-гуси, га-га-га…». Повесть затрагивает традиционную для творчества Крапивина проблему сиротства; произведение сочетает в себе психологическую повесть, фантастику и фольклорные мотивы. Повесть считали близкой по структуре к волшебной сказке, рассматривали как полемику с теорией воспитания в Мире Полудня братьев Стругацких, а также исследовали в контексте проблематики «слезинки ребёнка» Достоевского.

Внешние изображения
	Фотография брелка-якоря, вдохновившего В. Крапивина на написание повести

Писатель утверждал, что повесть выросла из ночного кошмара о проросших через землю якорях, а также из брелка для ключей, который Крапивину прислала переводчица его книг из Японии. Небольшой брелок имел форму якоря, чьё основание было похоже на лодку; в нём с одной стороны виден как бы сидящий в корме мальчик с жёлтой кепкой на голове, а с другой стороны, за основанием, выполняющим роль мачты, скрывается девочка^[1]. Повесть была написана в 1988 году и опубликована в 1989—1990 годах в журнале «Пионер»^[2] с иллюстрациями Е. Медведева. В 1992 году повесть вошла в одноимённый сборник, изданный в Екатеринбурге («Средне-Уральское книжное издательство»; иллюстрации Е. Стерлиговой), куда вошли ещё две повести из цикла о Кристалле. Впоследствии неоднократно переиздавалась, а в 2005 году была опубликована во Франции➤.

Действие происходит в мире будущего^[3], в огромном процветающем мегаполисе^[4] на Полуострове^[5]. С точки зрения внутренней хронологии цикла о Великом Кристалле со времени событий предыдущей части, повести «Гуси-гуси, га-га-га…», прошло несколько лет или десятилетий; больше нет «машинной» системы и системы индексов^[6].

Мальчик-сирота^[7] Матвей Юлиус Радомир, по прозвищу Ёжики, учится в шестом классе лицея-интерната и ездит на поезде по Большому Кольцу, чтобы слышать мамин голос, объявляющий станции. Мама погибла год назад в аварии на аэротакси, отец давно умер. Мальчик едет в пустом вагоне, и неожиданно голос объявляет станцию «Якорное поле»^[8]. Ёжики оказывается в необычном месте, на пустыре со множеством якорей. Он встречает двух мальчиков, Рэма и Филиппа, и девочку Лис, представляясь Юлиусом или Юлешом, и играет с ними в шары. Дети говорят, что здесь застава, и спрашивают, не пограничник ли он. Филипп дарит Ёжики маленький чёрный якорёк. По возвращении оказывается, что такой станции нет^[9]; Кантор, ректор лицея, объясняет, что дело в нервах, переутомлении и в высоком «индексе воображения». Ёжики вспоминает, как после смерти мамы никого не пускал в дом, включив силовое поле. Кантор сумел пройти сквозь барьер и использовал против мальчика парализатор. Ёжики отправили в Особый суперлицей Командорской общины, его переезд к тёте затягивался из-за бюрократии^[10]. Ректор Кантор обладает умом, «терпелив и добр», он никогда не повышает голос и уделяет время каждому лицеисту^[11][12]; его лицей входит в число лучших на Полуострове^[13].

Ёжики осматривает доктор Клан, говоря про «сон наяву» и переходный возраст. Мальчик уверен, что Кантор, который следит за ним и его состоянием, врёт. Чёрный якорёк пропал, но вскоре выясняется, что его нашёл мальчик по имени Гусёнок. Ёжики оставляет ему якорёк в качестве талисмана — йхоло — и получает монетку, похожую на ту, которую он когда-то нашёл и потерял, с изображением мальчика-Хранителя из легенд и надписью «Лехтенстаарн». Ёжики без сопротивления отдал монетку хулиганам, «садовым троликам», и не смог её вернуть, хотя прошёл «испытание иттов», пролежав привязанным к горячей трубе в «садовом бункере» (убежище троликов). Взамен Ёжики получил небольшой разумный кристалл по имени Яшка, осколок «из биомассы искусственных нейронов». Кристалл обладал огромными знаниями, хотя иногда нёс околесицу^[14]. Благодаря новой монетке Яшка вспоминает, что его вырастила мадам Валентина из Реттерхальма в качестве модели всего Мироздания; Вселенная — кристалл из множества граней. Яшка откололся от корня и потерялся, ушёл «за Грань». Он считает Ёжики койво — ребёнком со сверхспособностями. По просьбе Яшки Ёжики подключает его к кабелю Информатория — всеобщей сети^{[К 1]} — и спрашивает у дежурного учителя про теорию кристаллической вселенной, о чём сразу узнаёт Кантор^[16]. Ёжики отправляется на кольцевую линию и снова попадает на Якорное поле, где уже вечер и никого нет, хотя в лицее был полдень. Он чувствует зов Дороги — о ней говорили дети. Мальчик пытается подняться на башню кронверка, но, пройдя через длинный коридор, оказывается в пустой комнате без окон; мамин голос говорит по старому телефону, куда надо бежать, «пока светит луна». Однако мальчик попадает в комнату с Кантором и доктором Кланом и в полусне слышит их спор о Всеобщей Гармонии Мира: для её достижения нужны дети с необычными способностями, которые развиваются, когда детей разлучают с родителями^[17]. Эти «экстрасенсы и гиганты телекинеза»^[18][19] смогут «шагать через грани» и станут «вершителями судеб мира»^[19]. Доктор Клан сомневается в праве навязывать Всеобщую Гармонию и приравнивает отлучение детей от родителей к убийству^[20].

Мальчика держат арестантом в лицейской клинике и погружают в сон; доктора Клана нет, он, якобы, заболел. Кантор сообщает, что тётя получила опекунство, но предлагает поехать в специальную клинику. Ёжики догадывается, что Яшка успешно подал жалобу во Всемирный комитет охраны детства. Мальчику удаётся вернуть Яшку, переписавшего в себя весь Информаторий. Яшка показывает свою трёхмерную проекцию в виде мальчишки и рассказывает, что в нём есть звёздное вещество и что он может стать звездой; ему нужно помочь, «толкнуть» в полёт^[21]. Яшка советует Ёжики пробиться к маме самому, с третьего раза, как в сказке^[22][23]. С помощью доски Ёжики подбрасывает Яшку и силой мысли подталкивает уходящую вверх белую искру^[24]. Готовясь к третьей попытке, Ёжики встречает Гусёнка, строящего домик в траве для маленького якоря, так как «он… живой»^[25][26]. Во время резкого разговора с ректором Ёжики обвиняет Кантора во лжи и обмане. Тот говорит, что хочет быть откровенным^[27]: нужно исправить «нынешнее общество» и установить «твердый порядок», где каждый «будет знать свою роль, свой смысл бытия»^[20][28]. Спасти обречённое человечество могут только особенные дети, которые будут «владеть тайнами пространства и времени» и, возможно, бессмертия. Когда мальчик это поймёт, они станут союзниками. Ёжики — находка для лицея; он сам генерировал силовое поле. Ёжики требует вернуть маму и утверждает, что его к ней не пустили. Кантор злится и говорит о розгах, но затем предлагает проехаться по Кольцу, чтобы убедиться, что Якорного поля нет^[29]. В качестве беспристрастного свидетеля их сопровождает воспитатель Янц. Станции объявляет чужой голос, и Ёжики уверен, что это подстроили. Он хочет ехать один, Кантор остаётся на другой станции, а Янц должен встречать Ёжики. Мальчик теряет надежду и веру в успех; ему даёт силы монетка, на которой он видел надпись «шагай через границу смело». Вернувшись к Янцу, он спрыгивает с платформы и бежит навстречу поезду, сжимая монетку в кулаке. На месте происшествия ничего не находят, а автоматика остановки поезда не сработала, как будто человека не было. Кантор сожалеет, что мальчишка «всё-таки пробился»^[30].

Ёжики оказывается в незнакомом месте на поле среди зеленой травы, вспоминая туннель и слепящий свет; монетка исчезла. Он встречает мальчика, брата Рэма, который знает его прозвище и говорит: «она ждет. Извелась вся». Ёжики бежит к дому и внезапно видит «мгновенно и безжалостно» вспыхнувшие «огни летящего поезда»^[31]. В отчаянии он думает, что это место лишь предсмертное видение^[4][32], но удара не происходит. Ёжики стоит, «измученный и счастливый», в траве стрекочет кузнечик^[32].

Литературный критик И. Васюченко, оценивая повесть вместе с первой повестью из цикла о Великом Кристалле «Выстрел с монитора», отметила «торопливость» автора, что объясняется попыткой писать на злобу дня, несмотря на талант и самобытность Крапивина. Критик обратила внимание на самоповторы — главный герой и Галиен Тукк (герой «Выстрела с монитора») практически неотличимы, оба «чрезвычайно чувствительные и беззаветно отважные» подростки, наделённые романтическим мировосприятием^[33]. Обе повести, по мнению критика, характеризуются «красочностью, эмоциональной приподнятостью»; Васюченко полагала, что переход автора от неявно присутствующей в его произведениях темы «природной избранности героя» к открытому изображению сверхчеловеческих способностей негативно сказался на художественных достоинствах. Критик находила в повести (как и в «Выстреле с монитора») излишнее количество «возвышенных переживаний и многозначительности, приключений и риторики, фантастики и жалостливости…»^[33].

Литературный критик Р. Арбитман, крайне негативно оценивая многочисленные повторы и чёрно-белый схематизм^{[К 2]} писателя, отмечал, что его переход от жанра школьных повестей с его «„пионерской“ экзальтацией» к «параллельным мирам»^{[К 3]} позволил абсолютизировать культ детства и наделить детей любыми способностями. Согласно Арбитману, подлым взрослым («учёный-злодей» Кантор), чтобы досадить детям, приходится постоянно выдумывать различные хитрости: в повести героя для целей научных исследований делают бездомным сиротой, «травят, преследуют, как зверя на охоте». Арбитман отмечал, что ребёнок отвечает на «удар по правой щеке» и готов на серьёзный ответ; он «возьмёт своё и расплатится за всё», учитывая и то, что противник представляет собой комфортную грушу для битья и не обладает фантастическими способностями. Критик цитировал «деловитые» рассуждения героя, который воспринимал ситуацию как войну и размышлял, что ему необходима «сдержанность… как маскировочный костюм [нужен] десантнику…». Как писал Арбитман, «подлые и корыстные» тролики, работающие на Кантора, представляли собой редкий пример «плохих» детей, чьи негативные качества связаны исключительно с тлетворным влиянием взрослых^[34][35].

Критик Д. Байкалов считал центральной в повести идею, что от чувства одиночества в большом городе мальчика-сироту не могут спасти ни благополучное общество, ни сверхспособности. Байкалов отметил, что объяснение счастливой концовки помещено автором в следующую часть цикла^[4]. Критик М. Борисов, отмечая, что произведения из цикла о Великом Кристалле всегда подразумевают две трактовки^{[К 4]}, писал, что в повести сохраняется неопределённость, в ней одинаково возможны два варианта концовки: вполне вероятным исходом видится «страшный финал», романтическим иносказанием которого является перемещение героя в другой мир^[37]. Е. Великанова отмечала затронутые в повести вопросы «неполной семьи, сиротства, беспризорного детства»^[38]. Филолог А. Левина считала, что в повести реализуется идея, которая мимоходом возникает у героя повести «Гуси-гуси, га-га-га…», когда он размышляет, что делать с детьми со сверхспособностями. Хотя Командоры обеспечивают таким детям «комфортные условия» для развития их талантов, жизнь «без семьи и без любви» оказывается «настоящей тюрьмой». Образ Кантора практически неотличим от инквизитора; он характеризовался Левиной как «яркий, но по-книжному предсказуемый»^[6].

Повесть сочетает утопические и антиутопические мотивы и содержательно связана с предыдущей частью цикла о Великом Кристалле, «Гуси-гуси, га-га-га…», развивая её антиутопическую тему^[4][6]. Как отмечали комментаторы, «лже-командоры» в лице Кантора готовы пойти на всё ради того, что они считают «всеобщим благом». Когда о мальчике узнаёт представитель Командорской общины, Ёжики разлучают с мамой (для мальчика, как и для других таких детей, дело обставляется так, что она погибла), которая может расстроить планы «благодетелей человечества». Ребёнок изолируется и потому, что его «сверхспособности… активизируются в экстремальной ситуации». Ёжики, обладающий способностью генерировать защитное силовое поле, срывает преступные планы «лже-командоров»: он убеждается в том, что мама не погибла и в конце концов воссоединяется с ней^[20][6][39].

Критик Д. Байкалов, рассматривая цикл о Великом Кристалле, считал повесть утопией, которая описывает «благоустроенное и гуманное общество»^[4]. Литературовед Е. Великанова характеризовала произведение как психологическую повесть, в которой присутствуют научно-фантастические мотивы; драматические переживания героя разворачиваются в условиях мира будущего. Как и другие части цикла, повесть предваряется «научной» вставкой: «фрагментом стенограммы» заседания комиссии «по итогам квартальной деятельности спецгруппы „КРИСТАЛЛ-2“». По её мнению, фантастический элемент усиливается по ходу повествования, и в конечном счёте повесть становится сказкой «со счастливым концом»^[40]. Повествование ведётся от третьего лица, что позволяет описать будущие события, о которых автор знает больше, чем Ёжики; иногда голоса повествователя и героя сливаются^[41]. По оценке Великановой, произведение отличают лиризм и психологизм в описании внутреннего мира «младшего подростка», показано его взросление, осознание им неизбежности смерти. Психологизм повести определяется верой героя в то, что его мать жива, его отчаянной решимостью и убеждённостью в том, что он не погибнет под поездом. По словам Великановой, нарисовать «убедительный психологический портрет» Ёжики автору помогают счастливые воспоминания героя о маме^[42]. По словам Е. Великановой, «Застава…» «зеркальна» по отношению к другой повести цикла, «Белый шарик Матроса Вильсона», в них перекликаются герои и события^[43]. Литературовед Т. Бобина отмечала движение^{[К 5]} Крапивина к соединению психологической повести, сказки, фэнтези и фантастики (в «Заставе…» и «Выстреле с монитора»), что усугубляло конфликт между подростком и взрослыми, их деспотичным миром несправедливости и догматики^[44].

Е. Великанова проанализировала повесть с точки зрения «формулы сказки» В. Проппа, который исследовал структуру волшебной сказки и выявил ограниченное количество функций её героев. Так, знакомство с Ёжики происходит через его счастливые воспоминания о маме; такое начало соответствует тезису Проппа о благополучном начале сказки, в котором красочно описывается счастливая и спокойная семья. В дальнейшем неожиданно случается катастрофа, беда («отлучка» в терминах Проппа, в частности, гибель родителей): о том, что мать Ёжики умерла, читатель узнаёт не сразу, а в третьей главе^[45]. Другой характеристикой волшебной сказки является наличие запретов, которые наложены на героя повести; так, мама запрещает Ёжики лазить по «подвалам и катакомбам» и просит его сберечь найденную им монетку. Обе просьбы не выполняются: мальчик нарушает первый запрет и расстаётся с монеткой из-за трусости, испугавшись хулиганов. Как писала Великанова, ссылаясь на Проппа, подобно сказке, в повести несоблюдение запрета героем оборачивается катастрофой, настоящей бедой — смертью мамы. Исследователь отметила, что мальчик считает себя виновным, увязывая нарушение обещания маме с её гибелью^[46].

С тех же позиций, анализируя структурные и функциональные заимствования из фольклора, Великанова рассмотрела образ «самодовольно-ласкового, уверенного в себе» ректора Кантора, который выполняет различные функции сказочного антагониста, «вредителя». Так, его действия в виде «начального вредительства» в отношении семьи героя инициируют сказочный сюжет. Кроме того, Кантор обманывает и преследует Ёжики, прибегает как к насилию, так и к «уговорам», занимается «выведыванием» (в терминах Проппа): здесь речь идёт о слежении за героем посредством технических средств («инфракрасных приёмников») и с помощью организованных групп хулиганов («садовых троликов»). В обязанности последних входит поиск детей со сверхспобностями^[47]. Великанова обнаружила мотивное заимствование в таких эпизодах, как потеря героем сознания из-за парализатора и его погружение в сон, когда на него действует гипноизлучатель. Исследователь полагала, что «парализатор» и «излучатель», использованные антагонистом Кантором, хотя и относятся к научной фантастике, указывают на «мотив волшебного сна героя»^[48]. Ещё одним примером фольклорного заимствования является принцип утроения: как отмечала Великанова, в повести несколько раз упоминается число 333, которое нравится герою; Ёжики находит маму с третьей попытки, после двух неудач — о важности третьего раза говорит Яшка^[49].

Великанова рассмотрела две «роли», которые выполняет мама главного героя в соответствии с классификацией Проппа, — «отправителя» и «царевны». В качестве «отправителя» мама направляет сына на Якорное поле, а затем побуждает его к действиям по телефону. Роль «царевны» выражается в том, что сын ищет маму; кроме того, исследователь отметила, что мама оказывается ровесницей сына, — Ёжики хранит стереоснимок с её изображением в десятилетнем возрасте, в образе «хитровато-весёлой» девочки-лучницы. Согласно Великановой, поскольку стрельба из лука представляет собой сказочную свадебную символику, которая отсылает к любви и браку, мама является и «невестой» Ёжики. Вместе с тем символика лука и стрел указывает на опасность, на скрытую угрозу^[50]. В качестве «царевны» мама ставит на героя «отметку», придумывая сыну прозвище Ёжики; в сказке это действие, «клеймение», приводит к «узнаванию скрывающегося героя» (согласно Проппу). Дети с Якорного поля не знают прозвища мальчика, оно называется в конце повести. Другой характеристикой сказочной «царевны» в качестве женского начала (например, Елена Прекрасная) является то, что она имеет отношение к саду. Великанова цитировала описание снов героя, в которых они с мамой играли «в индейцев и в пряталки», оказавшись «в саду с поваленной решёткой и заросшими беседками»^[51]. Как полагала Великанова, после счастливого финала герои — Ёжики и его мама — «застывают», что характерно для сказки: более никаких событий в их жизни происходить не будет, они живут «долго и счастливо»; в следующей повести цикла «Крик петуха» один из героев упоминает Ёжики практически как сказочного персонажа^[52].

Великанова обратила внимание на отмеченную Ю. Лотманом фольклорную оппозицию между своим Домом и чужим Антидомом, или «лесным домом»: первый ассоциируется с культурой и безопасностью, второй же связан со смертью и загробным миром, является «дьявольским пространством». Ёжики обороняет родной дом (построенный его дедом в давние времена) после смерти мамы, поскольку там «все его и мамино!», и категорически не принимает в качестве дома Лицей, в котором, по словам Великановой, «царит неродственность», воспитанники-сироты заняты своими делами и вместе не составляют семью; Ёжики старается не надевать лицейский мундир и, готовясь к побегу, берёт старую домашнюю одежду. Как отмечала исследователь, в Лицее каждая комната имеет замок, что создаёт впечатление независимости лицеистов, но это лишь декорация — замки непрочные, за ребятами осуществляется постоянная слежка. Великанова характеризовала Лицей как Ложный дом (Псевдодом), ссылаясь на Лотмана и Е. Неёлова. Помимо Лицея, функции Антидома выполняют бункер троликов и станция «Якорное поле», представляющая собой «опасную границу между мирами». Во втором случае герой тоже переживает «временную смерть», пытаясь попасть на ставшее недоступным Якорное поле. Великанова посчитала испытание мальчика в садовом бункере троликов своеобразным обрядом посвящения. Сам «бункер», по её словам, представляет собой «мир холода и неподвижности» и указывает на «подземную, замогильную» природу обряда инициации. В ходе такого обряда герой сказки, согласно Проппу, спускается в преисподнюю. Великанова отметила, что в момент испытания у Ёжики исчезает чувство времени — происходит «временная смерть» героя^[53][54], его «символическое сожжение» в загробном мире^[55]. Литературовед обратила внимание на мотив огня, который в фольклоре имеет функцию очищения, а в повести связывается с обретением новой жизни и бессмертием героев: Яшка и Ёжики стремятся «вспыхнуть», соответственно, столкнувшись с частицей пыли в космосе (Яшка хочет таким образом стать звездой) и с поездом; мама оказывается на Якорном поле после того, как взрывается двигатель аэротакси^[56]. Великанова сопоставила подземную станцию и фольклорную избушку, своеобразную преграду, которую трудно преодолеть: Пропп рассматривал избушку, стоящую перед Иваном, как находящуюся на границе, в неё нельзя попасть с другой стороны или обойти, а можно только повернуть. В этой связи Великанова отметила, что до Якорного поля можно доехать только из хвостового вагона и в определённое время^[57].

Великанова проанализировала образ Дороги, соответствующий сказочному пути-дороге (в терминах Е. Неёлова). Дорога для Ёжики первоначально является «символом безысходности, замкнутым кругом»: герой является пленником Большого Кольца, которое замкнуто до тех пор, пока не появляется новая станция и не возникает возможность воссоединения с мамой^[58]. С образом Дороги, по мнению исследователя, связаны всевозможные предметы в форме шара, фигурирующие в повести: стеклянные шары, вишнёвый и бесцветный, которые герой в разное время находит на Якорном поле; шарообразные одуванчики там же; пустой шар, сделанный из сетки; Луна в виде шара; игра в шары с ребятами — такая игра может пониматься как мифологическое противостояние Космоса и Хаоса; круглая монетка с надписью-призывом^{[К 6][61]}. Как полагала Великанова, если в сказке герой «оттуда», из другого мира, возвращается «обратно», что указывает на кольцо, то у Ёжики дом оказывается не в том месте, откуда он отправился, а там, где находится его мама, поэтому домой можно попасть, если идти «прямым путём — только вперёд», «куда глаза глядят». Как отмечала исследователь, выбрать этот путь герою помогает Яшка, выполнящий роль чудесного помощника. Великанова сравнила Ёжики со сказочным героем, Иванушкой-дурачком, для которого характерно неприятие здравого смысла, обыденной реальности: Ёжики отрицает факт смерти мамы и то, что Якорного поля не существует^{[К 7]}. Как отмечала Великанова, мальчик, идя наперекор здравому смыслу и сохраняя веру в то, что Дорога «куда-нибудь приведёт», в конечном счёте оказывается победителем^[64][55]. Великанова также обратила внимание на близость «невозвращения» Ёжики к модели обряда похорон в фольклоре, когда герой навсегда покидает «свой» мир, хотя отметила, что исходя из последующих повестей цикла финал повести является счастливым (что соответствует структуре волшебной сказки)^[65].

Е. Великанова отметила морскую символику: хотя само море не фигурирует в повести прямо, ряд образов и отсылок косвенно на него указывает, включая и название произведения. На станции «Якорное поле» Ёжики сразу видит двухметровую модель корабля в витрине, на самом поле находятся разнообразные якоря: установленные в виде памятников, вросшие в землю и т. д. В тексте говорится об истории капитан-командора Красса, упоминаются музей «Дом Капитанов», клуб «Морские орлята», сочинение «Книга кораблей», детская игра «капитанка» и т. д. Согласно Великановой, значимый в творчестве писателя образ якоря (часть христианской символики и символики мореплавания) выражен в виде маленького якорька. Якорёк представляется практически живым, что соответствует одушевлённости ряда вещей и существ во вселенной Кристалла. Как полагала Великанова, образ якоря отсылает в том числе к родному дому, на что указывает тот факт, что Ёжики, ища маму, оказывается на Якорном поле^[66]. По мнению Великановой, в родном доме находит воплощение идея родственности всех существ, как, например, в доме, который Гусёнок^{[К 8]}, играя, строит для якорька (так как якорёк «живой», ему нужно жилище)^[68].

Филолог Л. Головина, рассматривая архетипы в цикле о Великом Кристалле, посчитала Яшку^{[К 9]} символом, который выражает мотив странничества. Яшка является кристаллом, а не человеком, но автор наделяет его чертами обычного ребёнка, что сближает его с образами детей^[69]. В эпизоде, когда Ёжики играет с детьми в шары на Якорном поле, Великанова находила свойственный фантастике Крапивина мотив «игры-в-вечное»: здесь игра имеет вневременную природу и приобретает космический масштаб. Исследователь называла такую игру «игрой-миротворчеством», что отражает мифологичность детского восприятия^[70]. По мнению Великановой, игра в шары, с одной стороны, указывает на дружбу и победу над одиночеством (Ёжики для детей является незнакомцем), а с другой стороны, содержит мистический смысл и отсылает к «тайнам мироздания»; шары манили к себе Ёжики, ему казалось, что если он победит, либо произойдёт «что-то хорошее», либо будет раскрыта тайна. Ссылаясь на Й. Хёйзингу и Ю. Лотмана, исследовавших сущность игры, литературовед писала, что для героя выигрыш связан с «крепнущей надеждой» на возвращение мамы^[71]. Великанова, рассматривая возможное влияние «Философии общего дела» Н. Фёдорова на крапивинскую концепцию Великого Кристалла, полагала, что идеи философа видны в диалоге между Кантором и Ёжики, когда ректор описывает будущую власть над «тайнами» пространства, времени и бессмертия, что будет достигнуто благодаря способностям мальчика; Ёжики не нужно бессмертие, «если нету мамы»^[72].

Писатели С. Лукьяненко и П. Вязников проанализировали повесть с точки зрения темы смерти, превращения Крапивиным страха смерти в её романтическое и радостное предчувствие («некроромантизм» писателя)^[73]. Лукьяненко и Вязников рассмотрели посещение Ёжики Якорного поля и отметили ряд деталей, имеющих отношение к смерти. Так, описание серой стены с торчащими ржавыми петлями для факелов напоминает «стену плача» из повести «В ночь большого прилива»; свет, который Ёжики видит, поднимаясь в темноте по лестнице вдоль кирпичных стен, по выражению Лукьяненко и Вязникова, является «светом в конце тоннеля»; Ёжики оказывается в странном безлюдном месте, на границе между «почти днём» и «почти ночью»; внезапное желание мальчика вернуться напоминает описания Моуди; волшебная монетка с девизом про смелый переход через границу и профилем Юхана-Трубача, по мнению писателей, помогает перейти «за черту жизни» и явно отсылает к медякам Харона; луна, про которую говорит мама по телефону, является «Солнцем мёртвых»^[74].

Cозданный автором мир, по оценке Е. Великановой, близок к Миру Полудня братьев Стругацких, у которых дети тоже воспитываются профессиональными педагогами без участия родителей, а в учебных заведениях в той или иной степени осуществляется контроль за воспитанниками^[75]. У Стругацких с помощью «невидимого потока инфралучей» обеспечивается режим сна, а в повести Крапивина учащиеся являются объектом слежки, для чего используются «инфракрасные приёмники». Великанова отметила перекличку между явлениями обоих миров: «Информарий» Стругацких заменяется у Крапивина «Информаторием», «стереовизор» — «стереоэкраном», а «тетраканэтилен» — «тетраканью»^[15]. Согласно Великановой, повесть содержит полемику Крапивина с идеями Высокой теории воспитания, развёрнутой соавторами в повести «Полдень, XXII век»: с точки зрения Стругацких и их героев «любвеобильные родители» ничего хорошего детям принести не могут^[76]. По оценке литературоведа, благо у Стругацких становится злом в повести Крапивина; речь не столько идёт об оценке писателем теории как таковой, сколько о разных героях: мировоззрение Крапивина исключает возможность подлинного счастья без семьи, его персонажи не воспринимают Мир Полудня как реализацию «гармонии социальной справедливости», а скорее видят в нём «мир… обмана и насилия», мир детских страданий. Как отмечала Великанова, в повести «память детства», приоритет семьи, воплощающей счастье и связанной со значимой для цикла о Великом Кристалле идеей родственности, противопоставляется рациональности «взрослого» мира Стругацких^[76].

В романе «Звёзды — холодные игрушки» С. Лукьяненко соединяются Мир Полудня и мир повести Крапивина. По мнению Великановой, писатель неосознанно помещает явления из «Заставы…» (камеры для слежки, которых нет у Стругацких) в Мир Полудня; Лукьяненко демонстрирует согласие с Крапивиным, критикуя Стругацких, хотя в его фантастической реальности нет идеалов и духа произведений писателя-предшественника, что кардинально отдаляет этот мир от крапивинского^[77].

Литературовед О. Сухих проанализировала повесть с точки зрения проблематики «слезинки ребёнка» Достоевского и образа великого инквизитора, то есть страданий ребёнка или просто невинного человека и их использования (этика утилитаризма) другими во имя блага для человечества^[78]. Страдания Ёжики служат интересам мира взрослых, поскольку считается, что дети со сверхспособностями важны для будущего, для «блага общества и науки». Как отмечала Сухих, мир лицея, где осуществляются «постоянное наблюдение и тотальный контроль», представляет собой антиутопию^[20]. Исследователь сближала мысль Крапивина о ребёнке, чья иррациональность позволяет ему сопротивляться рациональности утилитаризма, с воззрениями Достоевского, у которого ребёнок ассоциируется с естественным чувством и воплощает «образ Христов на Земле». В подтверждение Сухих цитировала слова доктора Клана о том, что «первыми поднимаются дети. Существа с незамутнённой психикой и не растерявшие бескорыстных чувств»^[20].

Сухих реконструировала логику рассуждений Кантора и обнаружила перекличку с идеями великого инквизитора. Во-первых, начальный тезис, что «мир живёт неразумно», перекликается с осуждением великим инквизитором «разрушительных инстинктов, взаимоистребления, войн»; Кантор считает, что общество «гибнет от сытости, от… „всеобщего благоденствия“», людям нужны только удовольствия, которые подчиняют себе «науки, открытия, смысл жизни», а нормальные семьи исчезают. Во-вторых, общими для Кантора и великого инквизитора являются идеи, что для улучшения мира необходимо насилие, а фундаментом нового общества станут разум и рационализм («эвклидовский» разум, по выражению Ивана Карамазова, «разум без веры и христианской морали»)^[20]. Оба персонажа собираются осчастливить человечество исходя из своих представлений; Кантор уверен в разумности и универсальности идеи о Всеобщей Гармонии Мира. Сухих сопоставила носителей необыкновенных способностей в повести и «людей сильной воли» Достоевского, «наполеонов» в представлении Раскольникова; и на тех, и на других будет возложена задача воплощения в жизнь проекта разумного «нового мира»; в лицее-интернате мальчик должен, помимо прочего, научиться «управлять миром» в рациональном ключе. Исследователь обратила внимание, что в обоих случаях речь идёт о владении тайной: «знающие тайну» (Легенда о великом инквизиторе) и постигшие тайны пространства, времени и бессмертия (в повести Крапивина). Сухих отметила, что насильственное отлучение детей от родителей осуществляется не злодеями-садистами, а направлена на всеобщее благо и на достижение мировой гармонии; эту деятельность исследователь сравнила со сжиганием еретиков великим инквизитором^[20].

31 октября 2019 года в Екатеринбурге состоялась премьера одноимённого спектакля, поставленного в Камерном театре Объединённого музея писателей Урала. Режиссёром и автором инсценировки стал Д. Касимов, главный режиссёр театра, основные детские роли сыграли учащиеся Екатеринбургской детской театральной школы и Театра-студии «Коломбина». Роль Ёжики исполнил начинающий актёр Лёша Кулишов, Кантора сыграли А. Фукалов и В. Долганов^[79][80][81]. Журналист Д. Санникова (издание «Культура Екатеринбурга») отметила неустранимые трудности постановки по циклу о Великом Кристалле (в котором каждая повесть отражает грань авторской Вселенной) ввиду невозможности представления «общей картинки» в ограниченном пространстве и времени одной постановки. «Театральная условность», по мнению Санниковой, не позволяет выразить на на сцене «ощущение недосказанности», чувство бесконечности иных миров. Критик характеризовала темпо-ритм постановки как «тяжёлый, вязкий, гнетущий», чему способствует решение Касимова сохранить значительные объёмы авторского текста, и полагала, что в некоторых случаях создатели спектакля попытались «раздвинуть границы пространства» и противопоставить «холодный, неприветливый мир», в который насильственно помещён герой, другому миру, другому пространству. Первый включает белые стены, параллелепипеды, траву неестественного цвета. Ко второму относятся, например, воспоминания и сны Ёжики (для их изображения использовался видеоряд), Якорное поле, предметы которого показаны висящими в воздухе; это художественное решение, по мнению критика, указывает на «бесконечное пространство выше»^[81].

По мнению Санниковой, исполнителю главной роли «заметно некомфортно» при взаимодействии на сцене, из-за ритма спектакля и особенностей сценария; кроме редких эпизодов, юный артист не находит взаимопонимания с партнёрами-профессионалами. Эти обстоятельства оказывают давление на актёра-ребёнка и приводят к его излишнему волнению и скованности. По оценке критика, в спектакле кульминацией является эпизод беседы с Кантором, когда мальчик требует вернуть свою маму, и в дальнейшем «накал эмоций» снижается, что не соответствует оригиналу^[81].

На 2019 год режиссёром Е. Бедаревым был подготовлен сценарий полнометражного художественного фильма по мотивам повести^[82]. В 2020 году Бедарев утверждал, что у него есть права на экранизацию и что он находится в поиске продюсеров^[83].

• Арбитман Р. Э. Владислав Крапивин. Застава на Якорном поле. Повести. Екатеринбург. Средне-Уральские книжное издательство. 1992. [Рецензия] // Литературная газета. — М., 1992. — № 51, 16 декабря. — С. 4.
• Арбитман Р. Э. Слезинка замученного взрослого (О творчестве В. Крапивина) // Детская литература. — М., 1993. — № 12. — С. 6—8.
• Байкалов Д. Н. Чёрные зеркала Кристалла // В. Крапивин. Собрание сочинений. Книга 5. Голубятня на желтой поляне. — М.: Центрполиграф, 2000. — С. 5—12.
• Бобина Т. О. Фактор моды в жанровых предпочтениях детских авторов рубежа веков // Библиотечное дело : журнал. — 2011. — № 24. — С. 19—24.
• Борисов М. Г. Тревожные сказки // Если. — Любимая книга, 1999. — № 3. — С. 207—215.
• Васюченко И. Н. На повороте: Заметки о прозе журналов «Пионер» и «Костер» // Детская литература. — М., 1990. — № 5. — С. 23—27.
• Великанова Е. А. Владислав Крапивин: фантастическая семья Вселенной („Застава на Якорном поле“) // Ученые записки Орловского государственного университета. — 2008. — № 1. — С. 121—125.
• Великанова Е. А. Цикл «В глубине Великого Кристалла» В. П. Крапивина: проблематика и поэтика / Дисс. канд. фил. наук. Специальность 10.01.01. — русская литература. — Петрозаводск, 2010. — 290 с.
• Головина Л. Г. Мифологическая основа системы детских персонажей фантастического цикла В. П. Крапивина „В глубине Великого кристалла“» // Актуальные проблемы гуманитарных и естественных наук. — 2009. — № 2.
• Крапивина Л. А. Человек и система. 60 лет отряду «Каравелла» // Уральский следопыт. — 2021. — № 7. — С. 3—7.
• Левина А. С. «В глубине Великого Кристалла»: Командор российской фантастики и его миры // Эстезис. — 2016. — Ноябрь (№ 8).
• Скицин Я., Скицин В. Как умирают ёжики, или Смерть как животворящее начало в идеологии некроромантизма (Опыт краткого обзора, вступление в исследование) // Двести. — 1995. — № В (январь). — С. 32—43.
• Сухих О. С. «Слезинка ребёнка» и гармония «Великого Кристалла» (Ф. М. Достоевский и В. П. Крапивин) // Международный научный институт «Educatio»: ежемесячный научный журнал. — 2014. — Т. 4, № 5. — С. 111—117.

• Классики по полочкам. Владислав Крапивин и его рассказ «Застава на якорном поле»  (рус.). Сетевое издание «Смотрим» (17 июня 2023). — Беседа с писателем П. Сурковым о повести Крапивина. Дата обращения: 24 февраля 2024.