Скотской бунт

Скотской бунт.
Письмо малороссийского помещика к своему петербургскому приятелю
Скотской бунт.; Письмо малороссийского помещика к своему петербургскому приятелю
Жанр	повесть
Автор	Николай Костомаров
Язык оригинала	русский
Дата написания	1880
Дата первой публикации	1917
	Текст произведения в Викитеке

«Скотско́й бунт. Письмо́ малоросси́йского поме́щика к своему́ петербу́ргскому прия́телю» — сатирическая повесть историка Николая Костомарова, написанная им в последние годы жизни и опубликованная лишь спустя много лет после его смерти. Повесть представляет собой рассказ от лица помещика о том, как животные на его хуторе устроили революцию, взбунтовавшись против хозяев. После первой публикации в 1917 году не переиздавалась до 1991 года➤.

Сюжет повести во многом предвосхитил сюжет произведения английского писателя Джорджа Оруэлла «Скотный двор» (1945), представляющего собой сатиру на тему большевистской революции в России и её последствий➤.

Сюжет

Малороссийский помещик пишет своему корреспонденту о «необыкновенных событиях», произошедших на его хуторе: это был «бунт, восстание, революция!», причём «бунт не то что подчинённых, а подневольных, только не людей, а скотов и домашних животных».

Дух «какого-то революционного движения», признаки сопротивления и непокорства начали появляться на хуторе с весны 1879 года. Свирепый бугай, которого все боялись и постоянно держали запертым в загоне, выступил в роли «всескотного агитатора», который обратился к рогатому скоту с речью, направленной против господства людей. По его словам, «коварный тиран поработил нас, малоумных, и довёл до того, что мы потеряли достоинство живых существ и стали как бы немыслящими орудиями для удовлетворения его прихотей», поэтому необходимо перестать повиноваться тирану и заявить ему «не одним только мычаньем, но дружным скаканием и боданием, что мы хотим, во что бы то ни стало, быть вольными скотами, а не трусливыми его рабами». Бугай предложил добиваться «равенства, вольности и независимости», что всё стало «так, как было в иное блаженное, давнее время: снова все поля, луга, пастбища, рощи и нивы — всё будет наше, везде будем иметь право пастись, брыкать, бодаться, играть…» В течение лета революционные идеи бугая разносились по загонам, пастбищам и выгонам и перешли к лошадям: «В их ржущее общество проник дух мятежа». В роли агитатора среди лошадей выступил рыжий жеребец, также обратившийся к ним с речью, в которой призвал «добывать себе свободы», чтобы в будущем весь посеянный человеком овёс принадлежал лошадям: «Никто не посмеет нас выгонять оттуда, как прежде делалось. Не станут уже нас более ни запрягать, ни седлать, ни подгонять бичами». Поскольку речи бугая и жеребца нашли отклик у их соплеменников, «и рогатые, и копытчатые двумя ополчениями двинулись по направлению к усадьбе». К ним хотели примкнуть козы и овцы, однако часть овец попа́дала в овраг, через который надо было перейти, а другие растерялись. Свиньи присоединились к восстанию и отправились разорять цветник и огороды позади дома, тогда как коровы и лошади стали наседать на ворота и ограду. К бунтовщикам также примкнули домашние птицы и кошки, тогда как собаки остались верны человеку.

Весть о «всеобщем поголовном восстании скотов» принёс скотник Омелько, который обладал удивительным даром: хотя он никогда не учился грамоте, он в совершенстве знал «языки и наречия всех домашних животных: и волов, и лошадей, и овец, и свиней, и даже кур и гусей», «вооружась единственно продолжительною, упорною наблюдательностью над скотскими нравами и бытом». Помещик с сыновьями, взяв ружья, забрались на деревянную голубятню и отправили Омелько на переговоры с бунтовщиками. Тот вернулся, сообщив, что позиция восставших непримирима, и они грозят забодать, залягать и загрызть хозяев. Тогда было решено предложить бунтовщикам волю: хлеб был уже почти убран с полей, и хотя животные неизбежно уничтожили бы часть урожая, осенью и далее зимой они бы в любом случае остались без корма и вынуждены были бы вернуться на хутор. Так и получилось. Коровы и лошади разбежались. Свиней удалось усмирить, застрелив кабана-вожака и разогнав остальных при помощи собак. Домашнюю птицу Омелько смог уговорить, указав на то, что на воле гуси, утки и тем более куры, не приспособленные к самостоятельной жизни, просто погибнут. Коз и овец при помощи хворостины и угроз удалось быстро собрать в стадо и вернуть пастухам. Стада коров и лошадей вытоптали и поели оставшиеся посевы, но затем из-за споров раздробились на небольшие группы, которые Омелько уговорами возвращал на хутор. Лишь «самые задорные и упрямые скоты» бродили по полям до глубокой осени, когда выпал снег. В итоге все они вернулись в свои загоны. Бугай был казнён, а жеребец кастрирован.

«Так окончился скотской бунт», однако «что дальше будет — покажет весна. Нельзя поручиться, чтоб в следующее лето или когда-нибудь в последующие годы не повторились виденные нами чудеса».

Создание и публикация

Появление повести, по всей видимости, связано с осуждением методов деятельности русской революционной партии «Народная воля», объявившей в 1879 году о своей программе государственного переворота с целью передачи власти народу и о терроре как методе подготовки к перевороту^[1]^[2].

По воспоминаниям Даниила Мордовцева, лето 1880 года Костомаров с семьёй проводил в Павловске на даче Морголина. В это время «будучи в более игривом состоянии духа, Николай Иванович написал довольно злую сатиру — „Бунт зверей“, которая, впрочем, нигде не была напечатана, потому что сатира эта — обоюдоострая и — по отношению ко многому — несправедливая»^[3]^[4].

В конце 1880 — начале 1881 года Костомаров пытался опубликовать повесть, обращаясь в несколько изданий. Так, он переписывался с редактором «Исторического вестника» Шубинским, который ответил ему, что для публикации там повесть не подходит, но он предложит её Суворину для «Нового времени»^[5]. Кроме того, Костомаров предполагал опубликовать «Скотской бунт» под псевдонимом «Иван Богучаров» в московской «Газете Гатцука»^[6]. Пока шли переговоры, 1 марта 1881 года в результате террористической атаки был убит император Александр II, что окончательно похоронило надежды на публикацию^[7].

«Скотской бунт» был впервые опубликован лишь после Февральской революции в 1917 году в журнале «Нива» (№ 34-37). В примечании к публикации сказано: «Рукопись эта найдена при разборе бумаг покойного Николая Ивановича Костомарова и печатается с разрешения Литературного Фонда, которому принадлежит право собственности на все сочинения нашего знаменитого историка»^[8].

Советский журналист Виталий Третьяков летом 1988 года опубликовал в газете «Московские новости» заметку о повести Костомарова и её сходстве со «Скотным двором» Оруэлла^[1]. По его свидетельству, «ни одно советское издательство, ни один журнал не проявили интереса к „Скотскому бунту“ и после того, как „Московские новости“ известили о его существовании»^[9]. В 1991 году повесть опубликована в фантастическом альманахе «Завтра» (с послесловием Третьякова), затем в 2002 году — в сборнике малоизвестных произведений Костомарова «Скотской бунт» в серии «Актуальная история России»^[10].

Оценки

Исследователи отмечали, что повесть Костомарова положила начало «аллегорическим антиутопиям»^[1]^[11]^[12]. Б. А. Ланин также указывает на то, что в написанном «Скотском бунте» «животные воплощают собой различные шаблоны социального поведения»^[13].

В литературе неоднократно отмечалось сюжетное сходство между двумя произведениями о бунте животных — «Скотской бунт» Костомарова и «Скотный двор» Оруэлла. Так, Виталий Третьяков говорит о том, что «близость сказки Оруэлла очерку Костомарова бросается в глаза» — в частности, «удивительным образом соотносятся идеи и некоторые обороты речей бугая из „Скотского бунта“ и борова из „Скотного двора“». При этом «и для Костомарова, и для Оруэлла „бунт животных“ — метафора народной революции». Он отмечает, что «в текстах Оруэлла и Костомарова нет дословных совпадений, а главные события „Скотного двора“ начинают разворачиваться там, где события „Скотского бунта“ обрываются»^[1].

Костомаров проанализировал — и в блестящей литературной форме — один из возможных исходов такой революции — ее крах при отсутствии организационного и интеллектуального начала. Оруэлл под впечатлением актуальных событий первой половины XX века рассмотрел другой вариант — перерождение революционного режима.

Мнения относительно того, мог ли Оруэлл быть непосредственно знакомым с произведением Костомарова, разнятся. Так, Алексей Ясь считает, что это маловероятно, учитывая, что Оруэлл не бывал в СССР и не знал русский язык^[14]. С другой стороны, комментатор статьи Третьякова О. Даг пишет о том, что «Оруэлл точно был знаком с работой Николая Ивановича и тут сомнения не должно быть»: «Очерк Костомарова ему или пересказал Глеб Струве (или Мария Кригер — они же о Костомарове знали) или кто-нибудь из его советских друзей»^[1].