Ху-редупликация

Перейти к навигацииПерейти к поиску

Ху- и фу-редупликация — один из видов пейоративной редупликации в русском, украинском и белорусском языках, подтип рифмованных редупликативных образований (наряду, например, с шм-редупликацией)[1][2], например: автобус-хуёбус[3], пьянки-хуянки, селфи-хуелфи[4].

Фу- и ху-редупликаторы характерны исключительно для некодифицированной устной речи; они выступают в составе снижающих и обсценных конструкций, используемых для характеристики лица или события с пейоративной оценкой[2].

Ху-редупликация — один из самых продуктивных эхо-редупликативных процессов в разговорном и сниженном русском языке[5].

Классификация

Лингвисты относят эхо-редупликацию в современном русском языке к тюркскому типу и классифицируют своеобразие подтипов рифмованных редупликативных образований (м-, шм-, ху-редупликации) по следующим признакам[6]:

  • Ху-редупликации чаще всего являются окказиональным словообразованием, сознательным отклонением от нормы, которое проявляется как реализация творческой компетенции говорящего; языковая игра. Используются в устной речи, не закрепляются словарями (с редкими исключениями).
  • Не имеют нового содержания, образуются методом повторения слова или его корневой части. Основа может иметь другой падеж, могут добавляться приставки, предлоги или суффикс. Содержат различную эмоционально-экспрессивную окраску, используются как выражение экспрессии или как средство для «украшения» речи, изменяясь, в зависимости от контекста, от шутливо-ласкательных до грубо-обсценных.
  • Ху-редупликаторы характерны исключительно для неофициальной устной речи русского языка, используются в составе снижающих и обсценных конструкций для характеристики лица или события.
  • Редупликация не языковое, а речевое явление, не соответствующее общепринятому (социально нормативному) употреблению. Редупликанты не продуктивны в лексике. Ху-редупликанты понятны большинству носителей языка, но не являются активной моделью. Наличие или отсутствие редупликантов, как правило, служит речевым портретом того или иного человека.
  • Фу- и ху-редупликации являются фактами речи русского языка, изредка они встречаются в белорусскоязычной речи.

Лингвистический анализ

С точки зрения фонетики компоненты парного слова вполне самостоятельны и характеризуются наличием одинаковой интонации, отдельного ударения, а также в большинстве случаев «наличием аллитерации, конечной или внутренней рифмы»[7].

Лингвисты определяют данную форму словообразования как добавление к самостоятельно существующему слову его копии. Рифмованные отзвучия используются людьми факультативно в различных значениях и разнообразном контексте (жигули-шмыгули, шараш-монтаж, танцы-шманцы, автобус-хуёбус), подчиняются исключительно коммуникативным намерениям говорящего[8]; повторы полные и трансформированные[7], двучленные образования или рифмованные парные слова[9]. По мнению лингвиста Ф. Минлоса, синтаксически и семантически слитные сочетания, объединяющие два элемента, почти всегда имеют рифму, характерную для русского фольклора, когда к самостоятельно существующему слову добавляется его копия (иногда неточная и неполная), в которой семантически модифицируется значение исходного слова (разг. бумажки-хуяжки). В разговорном обыденном языке неточная редупликация обладает относительной морфонологической регулярностью, которая довольно продуктивна и «строится всего по трём формальным моделям (например, танцы-шманцы, шашлык-машлык и автобус-хуёбус), тогда как фольклорная редупликация довольно разнообразна (например, сахар-махар, сахар-бахар, солома-волома, солома-полома, соломина-яломина, шыкинь-выкинь, чикинь-выкинь в русских считалках)»[10].

Продуктивный процесс редупликации повторов типа шм- и ху- не имеет общепринятого лингвистического термина. Н. К. Дмитриев называл подобные словообразования «отзвучие», или «слово-эхо»[11].

По мнению советского и российского лингвиста, доктора филологических наук Беликова В. Н. который в 1990 году анализировал данное речевое явление, статус редупликатора (термин И. А. Мельчука[9]) и его морфологическая структура не определены, так как каждый раз в живой речи он заимствует грамматические свойства и характеристики редупликанта, а способ образования — фонетический повтор — предполагает неморфологические приёмы словопроизводства[12].

Владимир Беликов выделил три возможных модели повтора, формирующих ху/фу-редупликацию: контактный повтор типа м-повторов (м-редупликация); семантически и формально близкий контактный повтор, осложненный союзом или другим служебным словом («ни маслица, ни фуяслица»); дистантный повтор, части которого разнесены по репликам разных участников диалога. При этом, по выводам исследователя, возникновение такой редупликации подчиняется двум основным правилам.

  • Первым Беликов называет ситуации, когда ударная гласная словоформы-редупликанта не находится в абсолютном исходе. В этом случае «весь предударный сегмент редупликатора заменяется на сегмент /хуj-/» (автор приводит примеры: «улица-хуюлица, автобус-хуёбус, туман-хуян»).
  • Второе предполагает, что если такая «словоформа-редупликант завершается ударной гласной, то редупликатор строится по схеме /хуjе-/» с добавлением предударного кластера и ударного гласного (автор приводит примеры: «мудрецы-хуецы, ослы-хуеслы, сестра-хуестра»). Автор также рассматривает несколько исключений из правил[12].

Способом образования ху-редупликантов Беликов считает неморфологический приём словопроизводства, так как явление не укладывается в формальную морфологическую словообразовательную структуру (в паре идиолектов уголёк-хуёк корнем редупликатора можно считать /хуj/, тогда как в паре уголёк-хуелёк корнем будет /л’/, а в паре угля-хуегля — /гл’/). Наглядный пример неморфологического словообразования, по мнению лингвиста, являются словосочетания «в лексикализованных повторах типа хуйни-муйни и танцев-шманцев»[12].

Доктор филологических наук профессор Великотырновского университета им. св. Кирилла и Мефодия С. П. Буров отмечает, что наблюдения Ю. Плена, выделившего основные признаки м-повторов в русском языке, верны в том отношении, что главными особенностями, объединяющими в общих чертах различные типы редупликантов в разных языках, является их одинаковая семантика и функция[11].

Редупликаты типа шм- и ху- отличает ирония, скептицизм, сарказм или безразличие как способ без чрезмерной агрессивности выразить пренебрежение или отвергнуть что-либо. По мнению Ф. И. Рожанского[9], шм-редупликация также обладает пейоративной семантикой[13]. Возможно, возникновение ху-редупликации берёт начало из форм, которыми в разговорной речи заменялась обсценная лексика. В фольклорных песнях эротического содержания лингвистами отмечено множество рифмованных сочетаний, заменяющих слова, «которые каждый из слушателей мог подставлять по-своему» (эвфемизмы килди-милди шилды-булды, тифиль-яфель в значении «причинное место»)[9].

Норвежский славист, болгарист и тюрколог А. Граннес утверждал, что данный тип повторов проник в чрезвычайно большое количество языков (прежде всего — в языки и диалекты Балканского полуострова) как тюркское явление во времена Османской Империи[14]. Такого же мнения австрийский лингвист В. Эйсман, который считает, что данная редупликация проникла в русский язык главным образом «из тюркских языков через посредство кавказских народов»[11]. Ю. Беликов отмечает правоту Ю. Плена, считавшего, что наиболее вероятный источник парных образований — влияние тюркских языков, отмечая при этом, что словообразовательный тип редупликантов с частицей ху- — факт русского лексикона. Лингвист отмечает, что в разговорной речи закрепилась «антиинформативная» модель, характерная тем, что человек, употребляющий ху-редупликант, не имеет цели или намерения оскорбить собеседника. В большинстве идиолектов повторы, каждый раз возникающие в живой речи заново, представляют собой своеобразный «диалогообразующий приём с различной семантической нагрузкой», реализуемый участниками речевого акта, и поэтому «выполняющие дейктическую функцию по отношению к редупликанту, заимствуя все его грамматические свойства и характеристики»[12].

Примеры

В художественных произведениях впервые ху-редупликация появилась в советских изданиях во времена хрущёвской оттепели[2]:

— Ладно! — сказал мужчина, обрывая спор. — «Жексон-Фуексон!» Пошли!

Г. Горин. Иронические мемуары.[15]

Бригадир ходит, обсматривает, сколько выложили. Доволен. — Хорошо положили, а? За полдня. Без подъёмника, без фуёмника.

Примечания

  1. Щербакова Мария Юрьевна. Редупликация как элемент языковой игры в русском языке. interactive-plus..
  2. 1 2 3 Шульга Наталья Владимировна В. Д. Стариченок. Функциональная характеристика некоторых подтипов рифмованных редупликативных образований. cyberleninka. Дата обращения: 20 сентября 2021. Архивировано 20 сентября 2021 года.
  3. Минлос, Филипп Робертович. Редупликация и парные слова в восточнославянских языках. dissercat. Дата обращения: 20 сентября 2021. Архивировано 26 сентября 2021 года.
  4. Alexander Piperski Anton Kukhto. xuj-Reduplication in Russian.
  5. Sasha Podobryaev,. Rhyming in Echo Reduplication (англ.). yolasite. MIT.
  6. Щербакова М. Ю. Редупликация как элемент языковой игры в русском языке. Центр научного сотрудничества «Интерактив плюс». Астраханский государственный университет. Дата обращения: 24 сентября 2021.
  7. 1 2 Муратов С. Н. Устойчивые словосочетания в тюркских языках. — М.: Восточная литература, 1961. — С. 61. — 129 с.
  8. О. Ю. Крючкова. Вопросы лингвистической трактовки лексической редупликации в русском языке // Русский язык в научном освещении : Научный журнал. — 2004. — № 2 (8). — С. 63—85. — ISSN 2658-5022. Архивировано 28 сентября 2021 года.
  9. 1 2 3 4 Ф. Р. Минлос. Рифмованные сочетания в русском фольклоре // Русский язык в научном освещении. — № 1 (9). — С. 96—113. — ISSN 2658-5022. Архивировано 28 сентября 2021 года.
  10. Ф. Р. Минлос. Редупликация и парные слова в восточнославянских языках. dissercat.com. Дата обращения: 22 октября 2021. Архивировано 26 сентября 2021 года.
  11. 1 2 3 Stoyan Burov. О некоторых случаях эхо-редупликации в болгарском и русском языках. Academia. Дата обращения: 26 сентября 2021. Архивировано 28 сентября 2021 года.
  12. 1 2 3 4 Беликов В. Н. Продуктивная модель повтора в русском языке: вариант для обсуждения // Russian Linguistics. — 1990. — Т. 14, № 1. — С. 81–86. — ISSN 1572-8714. Архивировано 25 сентября 2021 года.
  13. Рожанский Ф. И. Редупликация и названия животных в африканских языках // Вопросы языкознания. — 2007. — № 2. — С. 57—66. Архивировано 28 сентября 2021 года.
  14. Адилов М. И. Сложные слова в современном азербайджанском языке. — Бак: Автореф. дис. док-ра филол. наук, 1968. — С. 37—50; 259-286. — 272 с.
  15. Г. И. Горин. Иронические мемуары. flibusta.club. Дата обращения: 26 сентября 2021. Архивировано 26 сентября 2021 года.
  16. А. И. Солженицын. Один день Ивана Денисовича. 100bestbooks. Дата обращения: 26 сентября 2021. Архивировано 26 сентября 2021 года.

Литература

  • Земская Е. А. Словообразование как деятельность. — 3-е изд. — М.: изд-во ЛКИ, 2007. — 224 с.
  • Земская Е. А. Весёлое словообразование. // Логический анализ языка. Языковые механизмы комизма: сб. науч. ст. / Российская академия наук, Ин-т языкознания; отв. ред. Н. Д. Арутюнова. — М., 2007. — С. 642—650.
  • Матвеева Т. В. Рифмованный повтор как экспрессивная лексическая единица. // Лексическая и грамматическая семантика: межвуз. сб. науч. тр. / Новосиб. гос. ун-т им. Ленинского комсомола; отв. ред. К. А. Тимофеев. — Новосибирск, 1986. — С. 82-91.
  • Шульга Н. В. Фономорфологическая структура редупликативных слов белорусского, русского и английского языков. // Весцi БДПУ. Сер. 1, Педагогiка. Псiхалогiя. Фiлалогiя. — 2010. — No 3. — С. 62-66.
  • Янко-Триницкая Н. А. «Штучки-дрючки» устной речи: повторы-отзвучия. // Русская речь. — 1968. — No 4. — C. 48-52.
  • Grannes A. Zajciki-majciki; turki-murki: An Example of Linguistic Interference between the Turkic Language Karachai (Northern Caucasus) and Russian, in the Spoken Russian of a Karachai Woman. // Orbis: Bulletin International de Documentation Linguistique. — 1973. — Vol. 22, No 2. — P. 526—534.
  • Nevins A, Vaux B. Metalinguistic, Shmetalinguistic: The phonology of shm-reduplication. // Proceedings of the Chicago Linguistics Society annual meeting. — 2003. — No 39. — P. 703—722.